Писатель Борис Лейбов продолжает рассказывать «Сегодня», что стоит читать на русском языке.
В своих прошлых колонках он писал о «Курортном романе» Антона Секисова и «Счастье» Вячеслава Курицына.
Сейчас же речь пойдет о «Zoo, или Письма не о любви» Виктора Шкловского, выпущенной издательством «Август» через 100 лет после написания.
Есть ли жизнь на марсе? Сколько завтра будет стоить бензин?
Почему до сих пор нет сериала о жизни Виктора Шкловского?
На эти и другие риторические вопросы ответов, к сожалению, нет. Но, если нам не суждено посмотреть эпизод «Нетфликса» о жизни Шкловского в Берлине, то выпадает редкая возможность узнать об этом годе с небольшим от самого автора.
В 1922 году бывший эсер, отец-основатель формализма и автор теории «остранения» Шкловский покидает Советскую Россию, небезосновательно опасаясь за свою жизнь, и обнаруживает себя в Берлине. Там, в 1923-м, он пишет книгу «Zоо, или Письма не о любви». Сто лет тому вперед издательство «Август», к счастью читателей и почитателей русского авангарда, выпускает эту повесть отдельным изданием. Нельзя не заметить, что сама книга получилась удивительно красивой. Текст разбавляют потрясающие иллюстрации Петра Перевезенцева, которому более чем удалось уловить дух «золотых двадцатых» Берлина. Приятным сюрпризом становится послесловие литературоведа Полины Проскуриной-Янович, проливающее свет на все то, что осталось на полях текста Шкловского.
Если в книге можно было бы что-нибудь поменять, я бы безусловно переместил статью Проскуриной в начало и пользовался ей как путеводителем по тексту.
Эпистолярный роман «Zoo…» состоит из переписки Шкловского с Эльзой Триоле (младшей сестрой Лили Брик), в которую автор безнадежно и, как мы знаем, безответно влюблен. Оба соблюдают условие не говорить о любви напрямую. Триоле это удается легко, ее письма умны, коротки, лаконичны и безжалостно вежливы. Письма Шкловского, наоборот, громкие, отчаянные, полные метафор, точно передающих страсть и вожделение, это настоящий крик человека в безнадежном положении. Таким образом, Шкловский, безусловно сознательно создал роман о «не-любви», где отсутствие прямого признания лишь усиливает напряжение. Но текст интересен не только чувствами героев, это еще и детальный дневник эмигранта, и эссе о состоянии русской культуры, и зеркало быта русских в Берлине: теснота, бедность, неустроенность, сиротство. Такой литературы много, но письмо Шкловского встает каменным особняком в деревянном городе. Он не пишет Эльзе «дорогая, денег нет», он описывает положение дел: «Хожу в осеннем пальто, а если бы настал мороз, то пришлось бы называть это пальто зимним».
Отдельный восторг вызывают случайные прохожие текста – просто хороший писатель Андрей Белый, просто тревожный поэт Пастернак с лицом араба и, одновременно, его лошади, просто провинциальный художник Шагал с перламутровыми пуговицами на рубашке, просто пишущий не лучшим образом Эренбург...
Но оставим разбитое сердце автора, оставим его жалобы на быт, оставим его гениальных знакомых и пристально рассмотрим этот, казалось бы, незамысловатый эпистолярный роман, скорее даже новелетту (писем не так уж и много).
О чем «Zoo…»? Превратимся на мгновенье в учительницу русского языка и зададимся извечным вопросом – что хотел сказать автор? А автор хотел сказать, что, проживая в Берлине в 1923 году, большего всего на свете – больше бедностей, больше любовей, – он терзаем тоской по родине. Страшный приговор Шкловского русским в Берлине звучит в середине текста: «Русский Берлин никуда не едет, у него нет судьбы, нет тяги».
Это разочарование копится и в последних письмах вырывается мольбой к правительству СССР о разрешении вернуться домой.
Так книга о неразделенной любви к женщине становится книгой о неразделенной любви к родине. Тем страшней нам, читателям, потому что пишущий Шкловский еще не знает своей судьбы, а мы уже знаем о его возвращении и о цене этого поступка – об отречении от формализма и покаянной статье «Памятник научной ошибки». Кто-то скажет – легко отделался, даже не репрессировали, а могли и расстрелять. Может быть.
«Zоо…» – дневник выдающегося человека на распутье, между эмиграцией и эмиграцией внутренней, и мало кто возьмется решить, которая из них сложней.
Вместо вывода хочется позволить себе одно замечание. Со времени написания этого текста прошло сто лет, и вот, спустя время, издатель книги Маша Вайсман, исследователь литературы Полина Проскурина-Янович и читатель Боря Лейбов обнаруживают себя не на скамье в Нескучном саду, а на лавочке на бульваре Ротшильд. Это так, к слову.