Когда хотя бы немного погружаешься в тему Холокоста, то рано или поздно возникает вопрос — как это стало возможным? Как люди могли творить такое зло? Мы привыкли воспринимать эти события как нечто непостижимое, спустившееся на Европу внезапно — как чума. Но проблема в том, что Холокост не был вспышкой безумия. Он стал результатом последовательной, продуманной и глубоко укорененной идеологии.
Эта идеология не возникла в вакууме. Она опиралась на столетия антисемитизма, на новые расовые теории, на извращенное понимание эволюции, на миф о национальном возрождении и поражении в Первой мировой войне. Холокост стал вершиной целого мировоззрения, в котором уничтожение другого человека являлось не преступлением, а «естественным процессом», очищающим человечество.
Чтобы понять Холокост, одного ужаса недостаточно. Надо увидеть, как выглядел мир глазами тех, кто его создал.
Для более полного погружения в тему рекомендуем прочитать наш первый материал из этой серии — «За что не любят евреев? Истоки антисемитизма: от древнего мира до XX века»?
Национальные мифы и чужой элемент
В XIX веке европейские народы начинают осознавать себя как нации. Этому способствуют революции, романтизм, рост интереса к прошлому и стремление найти опору в мире, который стремительно меняется. Появляются новые государства, границы, гимны, гербы. История переписывается: все нации внезапно вспоминают, что они якобы существуют «тысячу лет», находят себе героическое прошлое, предков-воителей, архитектуру духа. Так рождаются национальные мифы — истории о происхождении, славе, миссии народа.
Французы обращаются к галлам, англичане — к саксам, немцы — к Тевтонскому ордену и германским племенам. Все это — попытка ответить на вопрос: кто мы такие как народ? Что нас отличает от других? Где граница между «своими» и «чужими»?
И в этот момент появляется очевидный чужой элемент — евреи. Те, кто не вписывается в эту картину. Они живут во всех странах, говорят на разных языках, но сохраняют свою религию, общинную структуру, образование, ритуалы. У них нет армии, флага, гимна, страны в конце концов. Поэтому национальный миф не может их впитать.
Первая мировая война и шок от поражения
Для немцев поражение в Первой мировой войне стало неожиданностью. Свою роль в этом сыграла государственная пропаганда. Немцам внушалась мысль о военной мощи Германии. Чуть ли не до самого последнего дня газеты рассказывали о новых победах и завоеваниях. И в это было достаточно легко поверить, потому что боевые действия проходили в основном за пределами территории самой Германии.
И вот внезапно армия капитулирует без вторжения врага, кайзер отрекается от престола, империя распадается, а на ее руинах возникает униженная Версальским договором республика. Германия должна выплачивать огромные репарации, потеряла колонии и значительную часть своих территорий. Иллюзия национального величия рассыпалась в прах.
Но человеку как таковому всегда трудно признать свое поражение — будь то личная история или же коллективный уровень. Мы всегда ищем виноватых — это универсальный психологический механизм. Так произошло и здесь. Среди немцев возникла устойчивая идея о том, что Германия проиграла, потому что кто-то эту победу украл. Начались поиски этого предателя, внутреннего врага. И еврей становится идеальным кандидатом на эту роль.
Почему именно евреи? Во-первых, они уже были «другими». Во-вторых, евреи были повсюду: во Франции, Англии, России, США — то есть в странах, которые Германия считала своими прямыми противниками. Это подогревало представление о «международном еврействе», действующем через границы и континенты. И, наконец, евреи часто ассоциировались с деньгами — банками, финансами, биржами. Когда после войны начался экономический крах, инфляция, безработица, людям стало казаться, что евреи — как раз те, кто не пострадал. А если кто-то не пострадал, значит, он, возможно, и виноват.
Расовые теории
Конец XIX — начало XX века — это время, когда Европа увлечена теорией эволюции Дарвина. Идея о том, что жизнь — это борьба за выживание, быстро выходит за рамки биологии и начинает применяться к народам. На этом фоне появляется целое направление — расология. Людей начинают делить на расы с якобы разной способностью к развитию, труду или культуре. Интеллектуалы активно рассуждали о том, какие расы «создают», а какие «разрушают». Естественно, на вершину человеческого прогресса водрузили белого европейца. Что еще могли предложить жители какого-нибудь Лондона в эпоху расцвета колониализма?
Как все это понял Гитлер?
Гитлер не был оригинальным мыслителем. Он впитал чужие идеи, переварил и выдал в максимально извращенном виде. Так, читая Ницше о сверхчеловеке, Гитлер соединяет эту философию с расовыми теориями своего времени. Сверхчеловек у него становится биологическим типом — не свободным духом, а представителем высшей расы. Он делит человечество на «уберменшей» — сильных, победителей, и «унтерменшей» — слабых, недоразвитых. Сильные должны выживать, слабые — исчезнуть.
Гитлер не признает международные нормы, гуманизм, права человека. Все это, по его мнению, мешает естественному отбору. Он считает, что мир устроен просто: расы борются за ресурсы, и сильнейшие получают место под солнцем. Главный ресурс — это еда. Война — нормальное, естественное состояние мира.
Но в этой жестокой схеме были и те, кому, по мнению Гитлера, не находилось в ней места. Это евреи. Он вообще не считает их расой, потому что у них нет своей земли, армии, границ, они не воюют за ресурсы. Гитлер воспринимает евреев как паразитирующий элемент, который может «присосаться» к любой расе — высшей или низшей — и питаться за ее счет.
В этом и заключалась идеологическая основа Холокоста: вера в то, что избавление от евреев — это необходимый шаг, который должен спасти не только Германию, но и весь мир. Геноцид начинает рассматриваться как мера, направленная на восстановление естественного порядка.
Постепенное выдавливание из жизни
Когда Гитлер приходит к власти в 1933 году, речь еще не идет об уничтожении. Все начинается с идеи «расовой гигиены» — не допустить «смешения», «заражения», «разложения» нации. Постепенно вводились сотни мелких, но унизительных запретов, которые вытесняли евреев из самой повседневности. Например, им нельзя было купаться в общественных бассейнах, ходить в парки, пользоваться скамейками, покупать цветы, держать домашних животных, иметь радио, покупать свежую выпечку, носить украшения, ездить в поезде в первом и втором классе, иметь водительские права. Даже покупка шоколада в какой-то момент стала запрещенной.
Причем эти запреты менялись и множились каждый день. Часто никто не знал, что сегодня еще разрешено, а что уже нет. Поэтому в 1935 году после принятия Нюрнбергских законов многие евреи испытали облегчение — теперь хотя бы появились четкие и зафиксированные правила.
Понимание этой постепенности важно, чтобы ответить на вопрос: почему евреи «терпели» Холокост? Почему не сопротивлялись? Да потому что Катастрофа не началась с лагерей. Она началась с запретов, унизительных деталей, которые день за днем размывали чувство достоинства и реальности. Все происходило по схеме, в чем-то похожей на динамику домашнего насилия: психологическое подавление предшествует физическому уничтожению.
Это постепенное размывание личности вело к главному — к тому, чтобы из еврея сделать «никого». Не гражданина, не соседа, не человека. Некую фигуру вне морали, закона и эмпатии. А когда перед тобой уже обезличенное «никто», а не «кто-то» — убивать гораздо проще.
В 1935 году принимаются Нюрнбергские законы: евреям запрещено вступать в брак с немцами, иметь с ними сексуальные отношения, работать в государственных учреждениях, преподавать, лечить, печататься. У них забирают гражданство. С 1939 года, после начала войны, начинается новый этап. Появляется требование носить отличительный знак — желтую звезду на одежде. Без нее еврей не может появляться на улице. Следующий шаг — гетто.
Lebensraum, или идея о «жизненном пространстве»
Холокост в своем полном, уничтожающем смысле начинается с немецкого вторжения в СССР в июне 1941 года. Почему? Ответ лежит в концепции Lebensraum — «жизненного пространства». Для нацистов Восточная Европа представлялась дикой, неосвоенной территорией, которую нужно покорить и расчистить для высшей расы. Восток Европы должен был стать немецкой колонией. Славяне по этой логике считались хаотичной, низшей массой, неспособной к государственности.
В рамках идеологии Lebensraum нацисты планировали «обнулить» территории Восточной Европы, то есть разрушить все, что может напоминать некое государство или гражданина в этом государстве. Предполагалось, что медицина, наука и технологии будут доступны только немцам, как носителям «высшей расы». А местные славяне должны были оставаться в полудиком состоянии. Идеальный результат, по замыслу нацистов, — это население, живущее инстинктами, верящее в суеверия и воспринимающее немца как высшее существо.
Именно на этих территориях — в Польше, Украине и Беларуси — нацисты и начали строить лагеря смерти. В самой Германии в основном располагались трудовые лагеря: репрессивные, жестокие, но все же встроенные в некую административную систему. А восток стал территорией без правил. Тут возникли лагеря смерти: Собибор, Белжец, Треблинка, Майданек, Аушвиц. Их неслучайно решили строить именно здесь. Это были территории, полностью обесчеловеченные и «обнуленные», где не надо было даже имитировать какое-то правосудие.
Несмотря на то, что в Европе бушевал антисемитизм, в какой-нибудь Венгрии, Франции или даже в той же Германии у евреев были шансы выжить. Потому что там оставалось понятие государства, гражданина, человека в конце концов. На оккупированных восточных территориях всего этого не было — человек стирался до уровня животного. Шансы выжить сводились практически к нулю.
*****
После войны многие немцы отказывались верить в лагеря смерти, даже после того, как их туда специально отвозили. И знаете, это нормальная реакция. Обычно говорят, мол, да они просто не могли признать свою вину, но дело может быть в другом. Ведь эти люди продолжали жить в обычном государстве — тоталитарном, нацистском, отравленном идеологией, но государстве! С его улицами, школами, судами, транспортом, формальной логикой жизни, какой-то повседневностью. В таком мире Холокост невозможен. Здесь люди умирают от болезней, на войне, иногда в тюрьме. Но не от того, что их сажают в вагоны для скота, везут неделями без воды и еды, а потом разделяют на тех, кто умрет сегодня, и тех, кто умрет чуть позже.
Холокост — это когда у тебя отнимают имя и выдают номер. Когда на пижаму ребенка пришивают желтую звезду. Когда тебя раздевают перед чужими людьми, потому что твое тело больше не считается твоим. Когда из волос делают набивку, из костей — удобрения, из зубов — слитки. Это железнодорожные платформы, где матери передают младенцев незнакомцам — с надеждой, что хоть кто-то спасется. Это гетто, где старики умирают от голода, а дети ищут в мусоре остатки еды. Это врачи, проводящие эксперименты без наркоза. Это тела, лежащие в ямах так плотно, что их уже невозможно разделить.
Тут нет ни преступления, ни наказания, потому что и того, и другого достоин только человек. А человек — отменен. Вот почему те, кто жил в обычном мире, не могли поверить. Потому что Холокост — это не что-то «человеческое, только очень плохое». Это античеловеческое.
В Израиле не употребляют слово Холокост. Здесь принято говорить Шоа, что переводится как Катастрофа. И это очень подходящее слово. Потому что Холокост — это не что иное, как Катастрофа. Катастрофа Человека.