Новая колонка ираниста и автора телеграм-канала «Принц Персии. Об Иране из Израиля» исследует чрезвычайно любопытный общественный перекос в иранском обществе. О том, что нельзя, но если очень хочется, и у тебя достаточно власти, то можно.
Ноябрь 2025 года. В Иране снова кипят соцсети, хотя официально их там нет уже шестнадцать лет. На этот раз поводом стал не очередной ракетный запуск и не протесты на улицах, а простая техническая деталь: платформа X (бывший Twitter) начала показывать страну подключения по IP-адресу. И вдруг десятки аккаунтов высокопоставленных чиновников, депутатов меджлиса, сотрудников государственных СМИ и пропагандистов засветились геотегом Iran. Без VPN. Без прокси. Прямо из Тегерана.
Алиреза Канджани, сотрудник аппарата президента, — геотег Iran, аккаунт удален через несколько минут. Депутат Алиреза Салими — тот же Iran, спешное объяснение: «техническая ошибка». Агентство Tasnim, подконтрольное КСИР, — несколько аккаунтов без маскировки. Пресс-секретарь губернатора провинции Казвин — пойман на прямом доступе, публично «отказался от привилегии». Даже пропагандисты англоязычного PressTV начали менять страну в профиле на нейтральное West Asia, но было уже поздно.
Иранцы мгновенно окрестили это «белыми линиями». Специальные SIM-карты и выделенные каналы, которые позволяют избранным пользоваться глобальным интернетом без фильтров и риска. Для остальных — уголовное дело за использование VPN. Для избранных — свобода.
Скандал получился настолько громким, что даже близкие к власти издания были вынуждены закрывать комментарии под новостями: под каждым постом — тысячи гневных сообщений и мемов с Оруэллом: «Все животные равны, но некоторые имеют whitelist».
Это не случайный сбой и не ошибка отдельных чиновников. Это — сама система в чистом виде.
За фасадом исламской морали и строгих запретов в Иране уже давно существует параллельная реальность. Реальность, где алкоголь льется рекой на закрытых виллах северного Тегерана, наркотики доставляются с той же легкостью, с какой обычным гражданам блокируют YouTube, а законы шариата действуют исключительно вниз по социальной лестнице.
«Белые линии» просто случайно подсветили то, что обычно тщательно скрывается. И показали: в Исламской Республике запрет — это не про религию и не про нравственность. Запрет — это про власть и про то, кто именно имеет право ее нарушать.
Дальше — только факты и примеры. Без эмоций, но с цифрами и именами. Чтобы стало понятно: страна, которую мы привыкли видеть исключительно через прицел ракет и крики «Смерть Израилю!», на самом деле живет совсем по другим законам. Законам позднего СССР, только с тюрбанами и в условиях санкций.
Что в Иране запрещено по закону, но существует в реальности
Алкоголь
Официально — полный сухой закон с 1979 года. Наказание — до 80 плетей и штраф. На деле в северном Тегеране работают десятки подпольных баров с дресс-кодом и фейс-контролем. Импорт идет через Курдистан и порт Бендер-Аббас. По данным Всемирной организации здравоохранения, в Иране ежегодно фиксируется около тысячи смертей от отравления метанолом — люди пьют самогон, потому что нормальный алкоголь стоит как половина зарплаты. А у элиты — другое дело. На закрытых приемах в дипломатических кварталах и на виллах в районе Элахийе льют шотландский виски и французское шампанское, конфискованное таможней «для личных нужд». Разница простая: если ты можешь заплатить, харам превращается в халяль.
Наркотики
По шариатскому кодексу — смертная казнь за хранение более 30 граммов героина или 5 граммов кокаина. Иран занимает первое место в мире по количеству казней за наркотики. При этом страна лежит на главном транзитном пути афганского героина. По оценкам ООН, внутри Ирана около 2,8 миллиона зависимых — один из самых высоких показателей на планете. В южном Тегеране целые кварталы живут по законам ширева. А в тех же северных кварталах дети высокопоставленных чиновников и офицеров КСИР употребляют кокаин и метамфетамин «кристалл». Разница в том, кто именно попадается.
Порнография и секс-услуги
Запрещено все: от просмотра до производства. Наказание — до 99 плетей или тюрьма. При этом Иран стабильно входит в первую десятку стран по трафику на Pornhub (данные за 2024–2025 годы). Проституция ушла в Telegram-каналы и закрытые группы, где услуги рекламируют «модели», а оплата идет криптовалютой. В тюрьме Эвин, символе репрессий, у охранников регулярно находят телефоны с гигабайтами порно. Никто из них, разумеется, не получает плетей.
ЛГБТ
Гомосексуальность — одно из немногих преступлений, за которые до сих пор выносят смертные приговоры через повешение. При этом в Тегеране, Исфахане и Ширазе существуют закрытые сообщества и вечеринки. Многие трансгендерные иранцы уезжают в Дубай или Турцию, но до отъезда живут вполне открыто в определенных кругах. Парадокс: государство само финансирует операции по смене пола (Иран — вторая страна в мире после Таиланда по их количеству), выдавая их за «лечение». Так проще, чем признавать существование геев.
Закрытые вечеринки и азартные игры
Оргии, смешанные танцы, алкоголь и ставки — все под строгим запретом. На деле в выходные на виллах в районах Фармание и Зафаранье проходят вечеринки с диджеями из Дубая, кокаином и дресс-кодом Black Tie. Организаторы — дети министров и генералов КСИР. Полиция нравов туда не заходит. Те же люди, которые днем призывают к скромности, ночью играют в подпольных казино или делают ставки в закрытых Telegram-ботах на сотни тысяч долларов.
Коррупция как пропуск в запретный мир
Самый надежный способ превратить «нельзя» в «можно» — иметь нужные связи или деньги. «Белые SIM-карты», о которых сейчас все говорят, продаются на черном рынке за 500–2000 долларов в месяц. Доступ к нецензурируемому интернету, импортный алкоголь, наркотики премиум-класса, выезд за границу в обход санкций — все это покупается через посредников в КСИР, Басидже или администрации президента.
Так работает система: запрет создает дефицит, дефицит рождает рынок, рынок контролируется теми же людьми, которые этот запрет придумали. Простой иранский инженер или учитель вполне может сесть за пост в Instagram. Сын генерала — нет.
Именно поэтому скандал с «белыми линиями» так больно ударил по режиму: впервые обычные люди увидели механизм в действии без прикрас. Как в позднем СССР, когда все знали про спецраспределители для номенклатуры, но молчали, пока не наступила гласность. В Иране гласностью неожиданно стала платформа Илона Маска.
Механика двойной морали: зачем режиму нужны запреты, которые он сам нарушает
Все это — не хаос и не случайные послабления для «своих». Это отлаженный, почти безупречный механизм управления, отшлифованный за сорок шесть лет. Запреты в Иране выполняют сразу несколько функций, и ни одна из них не имеет отношения к религии.
- Привилегия = зависимость. Когда ты даешь человеку то, что официально запрещено всем остальным (виски, кокаин, свободный интернет, возможность вывести детей учиться в Лондон), ими становится очень легко управлять. Он уже не просто лоялен — он заложник. Один неверный шаг, и он теряет все. Поэтому элита в Иране не просто поддерживает режим — она боится его потерять сильнее, чем народ.
- Общество в постоянной вине. Если каждый гражданин хоть раз в жизни нарушал какой-нибудь запрет (а в городском Иране младше 40 лет не нарушать почти невозможно: иначе придется жить без VPN, без музыки с женским вокалом, без западных сериалов и без общения в запрещенных мессенджерах), то любого можно наказать в любой момент. Даже если просто выпить бутылку шампанского в ночь с 31 декабря на 1 января — а это делают сотни тысяч тегеранцев, хотя официально такого праздника в стране не существует (в Иране действует свой солнечный календарь, и сейчас идет 1404 год). Это классический инструмент позднего СССР: у каждого «есть за что сесть». Только там были статьи за анекдоты и валюту, а здесь — за лайк в Instagram и прядь волос из-под платка.
- Экономика подполья под контролем силовико. Контрабанда алкоголя, наркотики, «белые SIM-карты», импорт айфонов и запчастей для Mercedes — все это многомиллиардный бизнес. И все основные потоки так или иначе проходят через структуры КСИР и Басиджа. Запрет не уменьшает грех. Он просто делает грех платным, а налог с него идет в правильные карманы.
- Мораль как оружие против слабых. Исламская мораль в Иране действует строго селективно. На публике — хиджаб и посты про Палестину. В привате — все, что угодно. Но стоит девушке из среднего класса выйти на улицу с непокрытой головой, как ее тут же забирают. А дочери генералов выкладывают фото в бикини из Дубая — и ничего. Мораль нужна не для того, чтобы сделать общество лучше. Она нужна, чтобы держать его внизу.
- Цифровой и моральный апартеид. «Белые линии» — это просто самый свежий пример. Элита имеет доступ к реальному миру: читает The New York Times, смотрит Netflix, общается без фильтров. Остальные — только через медленный, глючный VPN и с риском уголовного дела. В результате формируются два совершенно разных информационных поля. Один — для тех, кто принимает решения. Другой — для тех, кем управляют.
Это похоже на поздний Советский Союз. Там тоже была номенклатура, которая пила французский коньяк и смотрела запрещенные фильмы в спецзалах на «Мосфильме», и был народ, который стоял в очередях за югославскими сапогами. Разница лишь в том, что в СССР в какой-то момент люди перестали верить в светлое будущее. В Иране вера в «исламскую революцию» у молодежи уже практически на нуле. Осталось только принуждение и страх потерять привилегии.
И вот тут самое интересное для нас в Израиле: режим, который кажется монолитным и агрессивным снаружи, внутри прогнил настолько, что держится в основном на цинизме элиты и апатии большинства. Стоит только чуть сильнее надавить (снаружи или изнутри), и вся эта конструкция может поехать так же, как поехала в 1989–1991 годах в Восточной Европе и СССР.
«Белые линии» — это не просто скандал про интернет. Это момент, когда маска слетела, и миллионы иранцев увидели лицо системы без грима. И это лицо им очень не понравилось.
«Белые линии» как символ всей системы
Скандал с прямым доступом в X — это не про интернет. Это про главное правило Исламской Республики, сформулированное еще в первые годы революции и не изменившееся до сих пор:
- Закон — для того, чтобы держать в повиновении тех, кто внизу.
- Привилегия — для того, чтобы удерживать наверху тех, кто уже там.
Алкоголь, наркотики, порно, ЛГБТ-вечеринки, азартные игры, свободный интернет — все это запрещено одинаково громко. Но нарушается по-разному. Если ты обычный инженер из Исфахана — за бутылку домашнего вина можно сесть. Если ты сын командира КСИР — та же бутылка будет стоять на твоей свадьбе рядом с французским шампанским, и никто не пикнет.
«Белые линии» просто сделали эту разницу видимой миллионам одновременно. Впервые за много лет система не смогла спрятать свое лицо за религиозными лозунгами. И миллионы иранцев увидели то, что раньше знали только по слухам: их страна живет по законам касты, а не Корана.
Это почти точная копия позднего СССР. Там тоже были спецраспределители, закрытые поликлиники и дачи в Барвихе. Там тоже все знали, что номенклатура живет иначе, но молчали — пока в 1986–1987 годах телевидение и газеты внезапно не начали об этом говорить вслух. Как только маска слетела, система рухнула за четыре года.
В Иране маска слетела благодаря функции геолокации в приложении американского миллиардера. Случайно, смешно и очень симптоматично.
Финал
Поэтому, когда мы в Израиле смотрим на Иран исключительно через прицелы ракет и речи про «сионистский режим», мы видим только одну половину картины — ту, которую режим хочет показать.
Другая половина — это страна, где молодежь ненавидит хиджаб, пьет шампанское 31 декабря 1404 года, мечтает уехать и уже почти не верит ни одному слову с государственного телевидения.
Это страна, где элита боится потерять привилегии сильнее, чем народ боится полиции нравов.
И это, возможно, самый большой просчет иранского руководства: оно построило систему, которая внешне выглядит монолитом, а изнутри прогнила так же, как прогнил Советский Союз к началу 1980-х.
«Белые линии» — это не просто технический баг. Это трещина в фасаде. И через нее уже видно, что за стеной не вера и не революция, а обычное человеческое лицемерие, страх и усталость потерять теплое место.
История показывает: такие трещины имеют обыкновение расширяться. Иногда очень быстро.