В 2025 году одному из самых значимых спектаклей Европы, «(А)поллонии» Кшиштофа Варликовского, исполняется 16 лет. Он идет в варшавском театре Nowy (Новый) с 2009 года, группа под руководством Варликовского играла его по всему миру, в том числе, разумеется, в Авиньоне. Фестиваль участвовал в создании спектакля, как, впрочем, и в создании других проектов режиссера (например, в премьере 2024 года «Элизабет Костелло»).
Спектакль состоится еще 18 сентября, поэтому если вы оказались в Варшаве, постарайтесь не упустить. Скорее всего, перед следующими показами пройдет минимум пара лет.
Зачем смотреть «(А)поллонию»?
Ответов на этот вопрос может быть больше десяти, об этом спектакле написано множество научных и искусствоведческих статей (некоторые из образовательных материалов доступны на сайте театра, так что их можно изучить). Мы попробуем подойти к рассказу о нем с иной точки зрения. Что значит «(А)поллония» сегодня и чем может быть полезна человеку (в том числе, человеку из Израиля)?
Начнем с самого простого. Польский театр второй половины 20 века занимается рефлексией катастрофы (и Катастрофы). Театроведы используют термин «польский театр катастрофы», имея в виду особое направление, выросшее из травм века и определившее лицо польской сцены на десятилетия. Это про осмысление войны, Холокоста, разделов страны, постоянной угрозы утраты независимости. Режиссеры показывают мир как пространство апокалипсиса: все рушится, все ценности подвергаются сомнению, а человек остается один на один с виной, жертвой и насилием.
Лицо театра катастрофы формировали и Ежи Гротовский (создатель собственного обширного театрального метода и теории «бедного театра») с его «Акрополисом», и Тадеуш Кантор со своим театром смерти и «Мертвым классом». Если сводить этот спектакль к простейшей, примитивной даже, формуле, то можно сказать, что он в том числе и об участии поляков в Холокосте, у Кантора — молчаливом. Видеоверсию спектакля, кстати, делал Анджей Вайда, и она доступна в сети.
Рефлексии травм у польского искусства действительно можно поучиться — в их театральной культуре это должен знать и уметь каждый.
Жертва
Прежде всего, «(А)поллония» спектакль о самом понятии «жертва». Трудно придумать что-то более острое сегодня, чем попытка разобраться, а что же такое жертва? Или, еще грубее — а это точно геноцид?
Читайте также. Что такое геноцид: в чем именно обвиняют Израиль
Обыватели в социальных сетях, мировые СМИ, добрые, злые, умные, глупые, доктора наук и люди без образования сошлись в схватке в попытке обвинить друг друга в предвзятости и навесить именно на кого-то конкретного понятие «жертва».
Если вы тоже запутались, присоединяйтесь к Варликовскому — он парит над схваткой, и уже 16 лет доказывает очень сложную, но вместе с тем — очень простую вещь. Увы, никакой «жертвы» вообще не существует.
Как это? Ведь на этом понятии построена ценностная система западной цивилизации. Принесение себя (чего-то или кого-то, что дорого) в жертву — хоть Авраам и Исаак, хоть Агамемнон и Ифигения, хоть Христос и сами знаете кто. Кто же тогда будет спасать, заканчивать войны, если священная жертва так и не будет принесена или, того хуже, будет развенчана?
Все это чрезвычайно интересует, и, похоже, раздражает режиссера. Еврей и гей Варликовский своего раздражения скрывать не привык.
Очень во многом польское самосознание (не без причин) построено на понятии «жертвы», как транслирует спектакль. Три раздела страны, постоянный ужас от перспективы утраты независимости, а затем — самая страшная война в истории человечества, превратившая Польшу, фактически, в братскую могилу Европы. Трудно в этой ситуации не ощущать себя жертвой и с этим статусом, как минимум, не взаимодействовать.
А евреи? Тут Варликовскому тоже есть, что сказать. Понятие еврейской жертвы он также беспощадно деконструирует — не как факт, о нет, он совершенно точно не идиот, однако призывает увидеть то, что происходило во всем ужасе травмы, а не просто обойтись простым клише. Это, надо сказать, очень рифмуется с позицией отцов-основателей Израиля, которым с понятием жертвы было тяжеловато. В конце концов, не зря Варликовский был тем человеком, который по-настоящему, как принято считать в театральной среде, понял драматургию Ханоха Левина (без прискоков, масок и клоунских носов), а в своем спектакле по «Ромео и Джульетте» Шекспира распластал историю арабо-израильского конфликта. Постановщик, польский еврей с блестящей французской драматической школой, понимает что-то совершенно глубинное и местами страшное про Израиль.
Понятие жертвы неконструктивно. Оно ничего нам не дает. Напротив, порой приводит к крайней степени жестокости, потому что «жертва» — это священно, почетно, поэтому... «Ты умрешь за меня?».
Выжившая во время Шоа еврейка рассказывает историю о том, как в укрытии задушили восьмимесячную девочку.
Эту сцену сейчас Варликовский изменил. Поменялась актриса, которая играет еврейку, поменялся актер, который играет ее сына. Поэтому это логично. Насколько сознательно режиссер улавливал дух времени и встраивался в него, угадывать бессмысленно, есть смысл только сказать, что попал туда, где больнее всего.
Раньше восхитительно одетая еврейская женщина рассказывала при своем сыне, солдате ЦАХАЛа эту историю в духе «и ничего такого! а что нам еще оставалось делать!». Солдат уходит, не хочет этого слышать и только иногда почти без слов пытается понять «мама, как же так, ведь ты здесь жертва, какое, к черту, душить детей?!».
Сегодня полуслепая, все еще хорошо, но гораздо более скромно одетая еврейская женщина, совершенно несчастная, рассказывает эту историю в каком-то будто безвоздушном пространстве. Сцена из почти-абсурдной стала впрямую трагической, и этот трагизм особенно чувствуется из-за «нового сына». Теперь это не солдат, а бюрократ в кепочке (странно, что не из предвыборной кампании Трампа), с кипой. И он в целом не очень что-то испытывает, когда мама тихо рассказывает про процесс удушения восьмимесячного ребенка.
Телеведущий смеется.
Сын польки, спасавшей евреев, всех проклинает.
Какие уж тут жертвы?
Сюжет
Разобравшись с несущей колонной (то есть, с понятием жертвы) в «(А)поллонии» есть смысл погрузиться в сложный сюжет, собранный в многосоставную пьесу Кшиштофом Варликовским, его постоянным соавтором Петром Грущиньским (он также программный директор театра Nowy) и Яцеком Понедзялеком.
Они, как и в других спектаклях Варликовского, соединяют десятки пластов — от документа до древнегреческой драматургии, от мифа до литературы о Холокосте и Второй мировой. И еще немножко любимого театром южноафриканского писателя.
Если подряд перечислить пласты, которые объединяет «(А)поллония», список получится такой:
- История Януша Корчака и пьеса Рабиндраната Тагора
- Ифигения в Авлиде, Агамемнон, Клитемнестра и «Благоволительницы» Джонатана Литтелла
- Орестея
- Алкеста и монолог о сексе с дельфинами
- Мифы о Геракле и Аполлоне
- «Элизабет Костелло» Джозефа Максвелла Кутзее
- Рассказ Ханны Кралль «Аполония» и шоу с выжившей еврейской женщиной и сыном Аполонии
Начнем с конца. О героине, именем которой назван спектакль (но еще это и игра слов «(А)поллония» — то есть, «о Польше»).
Это реальная женщина, описанная в рассказе польской писательницы еврейского происхождения Ханны Кралль. Она спасала евреев, а потом ее, по доносу еврейки же, беременную, убили нацисты. Вокруг этой жертвы раскручивается весь сюжет спектакля, как мифологический, так и ассоциативный. Впрямую (через актрису Магдалену Челецку) — Алкеста в ее исполнении по воле богов возвращается именно Аполонией, и потом опять погибает, от рук того же Танатоса, только теперь в нацистской форме.
«Любимая, это ты?» — нежно и бессмысленно спросит Алкид и... уйдет спать.
И снова и снова кто-то умирает за кого-то, Алкеста в дрейней Греции, Аполония в военной Польше, сегодня — выберете сами, выбор, к сожалению, огромен.
И если знать это, историю простой польской женщины, все понятно: и при чем тут Ифигения, и почему, когда Агамемнон возвращается с войны, играет польский гимн. И при чем тут «Благоволительницы» Литтелла.
И зачем шоу, на котором Геракл (великий Анджей Чира) переродившийся в клоуна-ведущего, рисующего на своем лице звезду Давида вопрошает: «Уверены ли вы, что спасая одну жизнь, вы спасаете весь мир?..».
Есть вопросы, Геракл, есть вопросы.
А что с сегодняшним днем?
Еще раз очень важно заметить, что «(А)поллонии» 16 лет, это очень серьезный возраст для современного спектакля, который стремится оставаться живым.
Но выглядит постановка так, словно она была сочинена не 16 лет, а 16 дней назад. Одна из любимых актрис Варликовского, и одна из лучших актрис Польши Майя Осташевска читает провокативный монолог из «Элизабет Костелло». Там евреев, жертв Холокоста, наотмашь сравнивают с животными на бойне. В смысле, героиня Майи борется за права животных. И буквально говорит, что как раньше люди отворачивались от евреев в лагерях, так и сейчас отворачиваются, например, от коров, которых убивают на мясокомбинатах. И это и без того абсурдная ситуация в 2025 году обретает новый разворот: Майя сегодня активно представляет пропалестинское движение в Польше. И в одной точке спектакля это сходится: безумие, с которым она плачет в своем монологе о коровах, выдрах и обезьянах и ярость, с которой люди идут на пропалестинский митинг. Варликовский все угадал.
Ифигению отец утаскивает приносить в жертву. Певица поет «Последнее воскренье». Эта певица Магдалена Поплавска, актриса, котора раньше играла Ифигению. Но теперь, как ее героиня, будто бы превратилась в жрицу, и может наблюдать за своим прошлым, за юной Ифигенией, которую волокут на неведомый алтарь.
Жертва принесена. Война окончена?
«Вы уверены, что она окончена?» — исступленно спрашивает Агамемнон уже 16 лет.
Нет, Агамемнон, она будет продолжаться вечно, мы уже поняли.
